27 вересня, 2017
Ростислав Евгеньевич Кавецкий: свойства души
Это было недавно, это было давно… 1963 год. Киев. Ранняя весна. Замечательная погода, неповторимая атмосфера родного города, наслаждаясь которыми, я не мог предвосхитить уготованную судьбой встречу с видным ученым, академиком АН УССР Ростиславом Евгеньевичем Кавецким. На эти памятные минуты общения с ним я, конечно же, нисколько не рассчитывал.
Миную дома по четной стороне ул. Ленина, ныне – Богдана Хмельницкого, иду вдоль короткого, харизматического для меня квартала между Театральной и Нестеровской, используя знакомые с детства названия. Да, это моя обитель – в доме с «шарами» № 32 я провел первые годы своей жизни.
Дохожу до здания по ул. Ленина, 42, где и сейчас расположен известный всем магазин «Академкнига». Скромное, неприметное, обычное парадное, квартира на втором этаже, ближе к Крещатику. Позже, спустя годы, я вновь буду бывать здесь, но уже по приглашению Николая Михайловича Амосова. А Ростислав Евгеньевич переселится в «академический бастион» напротив Оперного театра. Новая квартира будет благоустроенной и внешне более комфортной, и все же в ней не будет некоего очарования старых уютных комнат предыдущей…
Что же предшествовало памятным минутам нашего общения с Ростиславом Евгеньевичем? Начну с обстоятельств, в некотором роде предвосхищавших завязку истории нашего знакомства. Как раз в эти годы, после периферийных институтских обработок сначала в незабываемом Полесском, ныне ушедшем в послечернобыльское небытие, а затем в интригующем Нежине, провидение забросило меня как врача-фтизиатра в кадровый состав туберкулезного госпиталя для инвалидов Великой отечественной войны в Пуще-Водице, на 7-й линии. Госпиталь, переведенный сюда из военных эшелонов еще в 1944 году, располагался в лесу в нескольких одноэтажных корпусах. И с каждым из этих островков надежды, а нередко и отчаяния, была связана своя история, свои жизненные драмы. Особенно сложной считалась работа в 6-м корпусе, где размещались бывшие солдаты с поразившим их деструктивным туберкулезом легких, да еще на фоне перенесенных тяжелых ранений и контузий. У здешних больных не угасали вспышки, то и дело у них случались серьезные легочные кровотечения.
Именно 6-й корпус стал местом моих бдений. Пациенты, доверяя мне, открывали свое сердце, делились самым сокровенным, со временем становились близкими людьми. Стационарное лечение длилось очень долго, некоторые больные после непродолжительного пребывания дома вновь возвращались с кровотечениями в эти стены. Обострения порой удавалось «повернуть вспять», ведь в нашем распоряжении были уже антибиотики и кортикостероиды. Об этих трудных днях и летах я даже написал повесть «Чужая боль», и писатели Павел Бейлин, Борис Палийчук и Леонид Коваленко ее одобрили, но, к сожалению, она так и не увидела свет.
Стремление к творчеству на фоне этой напряженной работы и сильных переживаний во мне только усиливалось. В периодических изданиях стали иногда печатать мои очерки и заметки и о работе в госпитале, и о науке. В это время я сблизился с Владимиром Александровичем Трошихиным, который занимался исследованием типов нервной системы у животных. Один из ветеранов легендарного «оазиса» нейрофизиологов, он волею судеб попал в Киев, в Институт физиологии имени А.А. Богомольца. Мы в соавторстве написали две книги о темпераментах, впоследствии они вышли в издательстве «Наукова думка». Подготовили также воспоминания В. Трошихина об Иване Петровиче Павлове.
Часто бывая в гостеприимных стенах старого институтского корпуса, я познакомился с Олегом Александровичем Богомольцем. Тогда он создавал музей отца, и я был одним из первых, кому посчастливилось, в пока только лишь устраиваемом мемориальном кабинете, увидеть бесценные экспонаты, рассматривать труды, книги с редкими автографами и другие раритеты. Стала привечать меня и Зоя Вячеславовна Спилиотти, супруга Олега Александровича. Естественно, и в музее, и в их доме мы много говорили об Александре Александровиче, и я почти реально представлял себе его окружение, из которого мои гостеприимные собеседники особенно выделяли фигуру Ростислава Евгеньевича Кавецкого.
Таким образом, я узнал, что в 1946-1952 гг., в период сложный и даже катастрофический для Института, Р. Кавецкий (а в 1945 г. он наряду с хирургом И.Н. Ищенко был избран членом-корреспондентом АН УССР, и это открыло должностную креатуру) был его директором. На его долю выпало нелегкое испытание – долг защитить нынешний Институт им. А.А. Богомольца. Ведь после кончины Александра Александровича, в разгар «павловского» (а фактически – «антипавловского») шабаша, гениального патофизиолога, создателя учения о физиологической системе соединительной ткани, определяющей фундамент жизни, причислили к противникам догм об абсолютных доминантах центральной нервной системы во всех проявлениях и реакциях человека.
В Киев с обвинениями школы А.А. Богомольца в посягательстве на учение И.П. Павлова нагрянула высокая комиссия, обладавшая правом на закрытие Института. И начались, по сути, самые тяжелые для Р. Кавецкого моральные сражения. Его интеллигентность, непоколебимая выдержка, широчайшие знания, благодаря которым ему мастерски удавалось парировать всевозможные «наскоки», во многом способствовали решению дела в пользу большой и самобытной украинской научной школы. Детище Учителя, который сам уже не мог дать отпор бездарным, но тем не менее опасным нападкам невежд и научных фарисеев, было спасено. Видимо, как раз тогда во время мыслительных сражений Ростислав Евгеньевич четко осознал: для кристаллизации гипотез А.А. Богомольца относительно особой роли системы соединительной ткани – этого невидимого иммунологического «скафандра» человеческого организма – необходимо создание новой, совершенно самостоятельной научной институции.
Словом, о Р. Кавецком, еще не будучи с ним знаком лично, я уже много слышал. И вот однажды, если мне не изменяет память – осенью 1962 г., в «Медкниге» я увидел его труд «Опухоль и организм» и, конечно, сразу же купил. Он читался, словно роман, причем это была, в отличие от многих других «фетишей» онкологии, оптимистическая одиссея! Автор не только исходил из данных целого ряда источников, но и основывался на попытках, в ряде случаев достаточно успешных, лечения злокачественных неоплазм сывороткой Богомольца, известной как АЦС. Р. Кавецкий аргументированно утверждал и даже манифестировал то, что существуют не только онкологические «фатумы» возникновения и метастазирования опухолей, но и явная палитра антиканцерогенных материй иммунологического противодействия очагам злокачественного перерождения. Его идея антиканцерогенеза была сродни откровению. Р. Кавецкий ссылался на 600 изученных им достоверных случаев самоизлечения от рака. Видение автора подкреплялось реальными жизненными примерами в противовес устоявшемуся мнению, что опухоль такого рода равнозначна капитуляции человеческого организма.
Книга, написанная ярко, талантливо и доступно, вызвала интерес в научном мире. В США вскоре она была издана на английском языке. А в 1964 г. монография, побуждающая к столь необходимым прорывам антиканцерогенеза, была удостоена премии имени А.А. Богомольца АН УССР.
Но всего этого тогда я не мог не только знать, но даже предположить. Вдохновленный изложенной в книге идеей, я, в сущности, медицинский дилетант, далекий от доскональных знаний о предмете, в весьма восторженных тонах написал рецензию на эту монографию. Ее опубликовали под наивно-сентиментальным названием «Сверххаризма онколога» в журнале «Наука і суспільство», в редакции которого ко мне как начинающему пишущему медику проявили интерес. Редактировал ее тогда незаурядный научный журналист Игорь Бречак. Шло время, был я увлечен уже другими проектами и идеями. Но однажды мне позвонил И. Бречак и сообщил о том, что Р. Кавецкий заинтересовался моим опусом, оставил в редакции номер своего домашнего телефона и попросил передать его мне.
Конечно, я вскоре позвонил Ростиславу Евгеньевичу, и он пригласил меня к себе домой, выбрав удобное для нас обоих время. Я, как никогда, был весьма польщен.
Перед нашей встречей я в библиотеке Института им. А.А. Богомольца и медицинской библиотеке, которая находилась на тогдашней улице Горького, лихорадочно вчитывался в труды Р. Кавецкого, начиная с первой публикации 1927 г. о свойствах антиретикуло-эндотелиальной цитотоксической сыворотки. Узнал об открытиях и инновациях, в частности об исследовании окислительного редукционного потенциала крови – ключа к определению кислородных ресурсов организма. В ряде фундаментальных монографий, и в первую очередь в трехтомных «Основах патологической физиологии» под редакцией А.А. Богомольца, Р. Кавецкий являлся автором нескольких разделов. Знаковой была тема его докторской диссертации – «Роль активной мезенхимы в диспозиции организма к злокачественным новообразованиям».
Нельзя не упомянуть и о чертах характера великого ученого. В ходе долгих бесед с Олегом Александровичем я убеждался в доселе неведомом и даже ужасном: его отец, справедливая и фактически бесстрашная личность, и его близкие соратники были, по сути, заложниками происходящего в стране. Правда, лишь академику А.А. Богомольцу, быть может, благодаря его статусу, иногда удавалось спасать некоторых ученых от преследований и разного рода злоключений.
Что ж, такой была эпоха – со страхами и бесчестьем одних и честью и достоинством других… Несмотря на происходящее, нужно было продолжать истово трудиться на научном поприще, внутренне отрицая вымышленные наговоры и нарастающие репрессии. Тем более значимыми представляются титанические деяния видных ученых того времени – не облаченных в рыцарские доспехи, но настоящих воинов. К этому славному «научному воинству» принадлежал и Р. Кавецкий, в определенной мере защищенный авторитетом А. Богомольца, что позволяло достойно продолжать его дело.
Направляясь по незнакомому адресу, я знал, что с относительно недавнего времени, а именно с 1960 г., академик Р. Кавецкий возглавляет Институт экспериментальной и клинической онкологии, который находился на южных меридианах города. Созданное им учреждение было знамением того времени: в онкологии, учитывая нарастающую экспансию таких заболеваний, назревала необходимость радикальных, прежде всего научных перемен, изучения рака для расширения возможностей его лечения. Так появилось уникальное учреждение, сегодня заслуженно именуемое Институтом имени Р. Кавецкого (ИЭПОР им. Р.Е. Кавецкого НАН Украины). И эта идея – в научном смысле революционная – полностью оправдала себя, ведь XXI столетие – в противостоянии онкологическим бедствиям – эпоха именно таких концепций и институций.
Вернусь к памятному визиту. Ростислав Евгеньевич, сразу же вызвавший к себе расположение и обликом своим, и тональностью, и манерами, встретил меня внимательно, учтиво и, я бы сказал, даже нежно, хотя разница в возрасте между нами составляла более тридцати лет: так понравилась ему моя непритязательная рецензия. Мы за чаем проговорили почти до вечера, и не только о науке. Время пролетело как-то незаметно.
Это было как повествование в лицах. Ростислав Евгеньевич широкими мазками обрисовал фигуру своего отца, видного ученого-логика Евгения Леопольдовича Кавецкого, который продолжительное время был ректором университета в Самаре. Он также поведал о том, как попал в Москву, как произошло его сближение с Александром Александровичем и между ними завязались доверительные взаимоотношения, и о последовавшем затем судьбоносном переезде в Киев.
Как-то душевно оправданно мы коснулись событий обороны Сталинграда. Тогда, в грозном 1942-м, Ростислав Кавецкий служил старшим инспектором фронтового эвакопункта, отвечал за оказание помощи и эвакуацию раненых. На фронт он пошел добровольцем и был отозван на научную работу только после разгрома врага на Волге. Р. Кавецкий одним из первых испытал АЦС Богомольца как одно из основных средств при заживлении огнестрельных переломов.
С началом нравственной оттепели настало время раскрепощения, и мы говорили о любимых книгах, в частности о повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Я тогда еще не знал о том, что напишу книгу «Виктор Некрасов. Портрет жизни», но ее герой уже непостижимым образом присутствовал в нашем диалоге. То же самое могу сказать и о другом моем герое – Михаиле Булгакове.
Рассказал я Ростиславу Евгеньевичу (и это получилось совершенно органично) о том, что здесь мои родные места, что отсюда в 1938-м этапировали в сталинские лагеря моего отца, который, к счастью, выжил, потеряв на Колыме восемь пальцев рук, и дождался реабилитации и восстановления справедливости. Поведал и о том, что Волга и для меня родная, так как последние дошкольные годы я провел в Угличе. Не могли мы, конечно, обойти вниманием и рассказ А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», который уже тогда был у всех на устах.
Ростислав Евгеньевич пригласил меня побывать в его Институте. Здание предстало предо мною как храм науки. Все тот же располагающий к размышлениям кабинет на втором этаже. И совершенно грандиозная библиотека – своего рода алтарь Института. Ее уже не один десяток лет, согласно замыслу и планам Ростислава Евгеньевича, ведет Полина Михайловна Шкатула. Р. Кавецкий рассматривал библиотеку как неотъемлемую составляющую и даже «пролог» деятельности возглавляемого им учреждения, которое должно развиваться, а без информационного «сердца» это совершенно невозможно. Встретил я в этих стенах своих бывших сокурсников по КМИ Вадима Пинчука и Евгения Сидорика, что также поспособствовало новым встречам и новым взаимоотношениям. В 1965 г. к пятилетию Института в журнале «Україна» я опубликовал интервью с Р. Кавецким с его фото на обложке.
Институт заложил основы внедрения лазерных технологий в экспериментальную и клиническую онкологию, да по большому счету и в медицину. Эти работы с энтузиазмом вел Николай Федорович Гамалея, скромнейший человек, внук своего знаменитого тезки, соратника И.И. Мечникова. Мне довелось увидеть, с каким энтузиазмом и восхищением рассматривал во время своего визита в Киев лауреат Нобелевской премии академик Александр Михайлович Прохоров, один из создателей лазера, первую в мире лазерную операционную. В 1972 г. Р.Е. Кавецкому и Н.Ф. Гамалее была присуждена Государственная премия УССР за участие в разработке и внедрении радиоизотопной и лазерной аппаратуры, а также других инноваций. Этой работой занимались ряд отечественных учреждений, но «застрельщиком» был Институт на нынешней Васильковской. Из глубин моей памяти появляется такая картина: Р. Кавецкий со своей скромной улыбкой и рядом с ним А. Прохоров, не скрывавший своего изумления увиденным…
Знаменательно то, что при Институте было создано уникальное опытное производство с прецизионной разработкой приборов для целей онкологии. Его возглавлял Анатолий Иванович Шевко, в прошлом легендарный разведчик, физик по образованию. Без преувеличения можно сказать, что этот завод, не имевший аналогов, был создан благодаря активной поддержке Б.Е. Патона и Р.Е. Кавецкого.
12 октября 1978 г. Ростислав Евгеньевич безвременно, неожиданно ушел из жизни. Есть предположение, что в элитной клинике его сердце «перелечили». Лег он туда, не ощущая серьезных угроз. До этого, в 1977-м, Р.Е. Кавецкий провел в Институте знаковый международный симпозиум «Роль стволовой клетки в лейкозо- и канцерогенезе».
Часто бывая на ул. Ленина в связи с предложением работать в создаваемом музее медицины, который находился неподалеку от дома, где жил и творил Р. Кавецкий, я, минуя памятное парадное, каждый раз с болью и пиететом вспоминал его.
К этому периоду относится и самоотверженный поступок Ростислава Евгеньевича, о котором я узнал уже после его смерти. Дело в том, что наш госпиталь в 1967 г. перевели в состав городской туббольницы, выстроенной по Гостомельскому шоссе. Одним из моих партнеров в ее стенах стала талантливый врач-фтизиатр, кандидат медицинских наук Анна Ноевна Лозовая, жена хирурга-фронтовика Евгения Лозового. И однажды, уже после безвременной кончины Ростислава Евгеньевича, она поведала мне об одном поступке Р. Кавецкого, который произвел на меня очень сильное впечатление.
Рассказ о нем начну с небольшой предыстории. Алла Ноевна – дочь знаменитого ученого-фтизиатра, профессора Ноя Самойловича Морозовского, работавшего в тубинституте и руководившего там кафедрой. К слову, мне пришлось у нее лечиться. Н. Морозовский был родом из Александрии на Кировоградщине. В юности он сочетался браком со своей землячкой Марией Ивановной Чижевской, будущей мамой Аллы. События сложились таким образом, что после войны в эмиграции оказался брат Марии – Дмитрий Иванович Чижевский, ныне всемирно известный философ, литературовед и лингвист, который на родине был подвергнут остракизму как заклятый «враг народа», буржуазный националист. В настоящее время его имя возвращено отечеству и обществу, но упомянутые события происходили в 1950-е годы. Проживал Д. Чижевский в Мюнхене. И в 1955-м, узнав, что Р. Кавецкий, с которым он познакомился в Швейцарии, участвует в работе І Международной конференции по мирному использованию атомной энергии, Д. Чижевский на несколько часов приехал в Женеву. Их встреча состоялась, разумеется, не в гостинице, а в парке, как бы случайно, подальше от вездесущей советской агентуры, сопровождавшей делегацию СССР, в состав которой входил Ростислав Евгеньевич. И Р. Кавецкий согласился с огромным риском для себя передать письмо Д. Чижевского сестре и племяннице.
Шла осень 1999-го года, для меня из-за тяжелых личных утрат глубоко трагичная. Я не знал, как вернуться к жизни. И неожиданно Полина Шкатула предложила мне написать статью, посвященную 100-летию со дня рождения Ростислава Евгеньевича. Строка на чистом листе каким-то непостижимым образом иногда восстанавливает внутреннее дыхание, и очерк, лиричный для прагматика, который оставался всегда гуманистом и романтиком, и даже сентиментальной личностью, получился. Первого декабря в Большом конференц-зале НАН Украины состоялся юбилейный вечер, посвященный этой дате.
Из книги Наталии Ростиславовны Мазепы-Кавецкой я с радостью узнал, что Всевышний был близок к Ростиславу Евгеньевичу и Галине Алексеевне. В то время открыто выражать свою религиозную позицию означало подвергать себя и своих близких огромному риску, но, несмотря на это, в день Пасхи Ростислав Евгеньевич делал это публично.
Божье благоволение пребывало с Ростиславом Кавецким с юных лет, когда ему удалось вырваться из круговорота послеоктябрьской и гражданской смуты, не погибнуть, не предать самого себя (ведь ему было тогда лишь 18), а посвятить себя науке.
Недавно в новой книге, выпущенной к 60-летию со дня рождения нынешнего директора славного Института Василия Чехуна, мое внимание привлекло фото, которое я ранее не видел. На нем запечатлено, как к 100-летию со дня рождения Ростислава Евгеньевича, 1 декабря 1999 года, третий директор Института зажигает перед портретом Учителя свечу.
Свеча Р. Кавецкого – на ветру времени. Она, вопреки дальнейшим испытаниям, не погасла, пламя предназначения возгорелось, освещая путь и искания его последователей в новую трудную эпоху, однако с прежней неиссякаемой жаждой познания. Мемориальная доска Р.Е. Кавецкому на фасаде Института была открыта 1 декабря 1979 года.
Подготовил Юрий Виленский
Тематичний номер «Онкологія» № 2 (48), квітень 2017 р.