26 лютого, 2018
Павловская сессия по кремлевскому сценарию: гонители и гонимые
«На меня наставлен сумрак ночи тысячью биноклей на оси…» Если представить, что благодаря машине времени Ивану Петровичу Павлову, крупнейшему физиологу современности, никогда, впрочем, не претендовавшему на роль апостола, было бы дано прочесть эти строки опального поэта, он, быть может, темпераментно воскликнул бы: «Да это ведь о моих лучших коллегах и учениках!..»
В 1950 г., в расцвете сталинского иезуитства, призывавшего к «борьбе мнений и свободе критики», а на самом деле любыми способами душившего такие проявления, в Москве по директиве сверху в виде срочно созванной объединенной сессии АН и АМН СССР, посвященной состоянию и перспективам павловского учения, был разыгран трагический фарс, где клеймились «отступники». На самом деле под маркой заботы о «чистоте науки» действительно блестящие павловские работы о высшей нервной деятельности были вульгаризованы и возведены в абсолют естествознания. Этот псевдонаучный шабаш происходил в обстановке, когда в советской империи развернулось преследование «космополитов», а все достижения в мировой науке – от паровой машины до радиосвязи – объявлялись плодом прозрений российских мыслителей. В исторической ретроспективе следует расставить точки пронзительного света и над этим спектаклем…
С Алексеем Сиделковским, автором созданной в сотрудничестве с В. Д. Догузовым фундаментальной монографии «Этюды истории классической неврологии» (2016), мы мысленно переносимся в атмосферу тех далеких напряженных дней.
Ю. В. Хотелось бы, Алексей Леонович, начать с научного облика академика И.П. Павлова. Это позволит сразу же войти в тему…
А. С. Что же, это и впрямь достойная цель – попытаться рассказать, как все было в реальности. В очерке «Иван Петрович Павлов» в рамках этой книги я, в частности, контурирую, что новаторские взгляды и исследования великого ученого в области физиологии пищеварения, отмеченные Нобелевской премией, как раз и привели к формулированию таких кардинально важных понятий, как условный рефлекс и высшая нервная деятельность.
Перед нами, в сущности, неделимое павловское научное наследие, хотя главное в нем – обоснование рефлекторных механизмов мозговой деятельности с выделением присущей только человеку второй сигнальной системы (мышление и речь) как его интеллектуальных преимуществ на фоне интеграла физиологических и психологических нейропостулатов.
Ю.В. Ваша книга перекликается с трезвой оценкой рефлексологии, данной великим хирургом, архиепископом В. Ф. Войно-Ясенецким в его труде «Дух, душа и тело». Вы обрисовываете прорывы и озарения таких европейских величин нейрофизиологии, как Ч. Шеррингтон, П. Брока, Ж. Бабинский, и отечественных титанов И. М. Сеченова, А. А. Ухтомского, В. М. Бехтерева. Было бы логичным коснуться некоторых концепций как пролога учения Павлова.
А. С. Думается, это действительно верный ключ к нашим размышлениям. Так, в 1861 г. Поль Брока, на основе оригинальной цитоархитектонической матрицы головного мозга приматов и человека сенсационно определил центр речи человека, можно сказать, колыбель второй сигнальной системы. Знаменательно, что киевлянин В. А. Бец (1873) описал двигательные зоны коры головного мозга. Работы Ч. Шеррингтона, предложившего такие термины, как синапс, нейроны, ноцицептор, привели к составлению в 1890-х карты иннервации с выделением чувствительных волокон и путей двигательной информации. В контуры такой карты вписывается и разгибательный рефлекс Ж. Бабинского (1896).
Далее А. А. Ухтомский, диссертация которого пророчески именовалась «О зависимости кортикальных двигательных центров от побочных центральных влияний» (1911), указал, что функциональной мозаикой нервной деятельности служит система нервных центров с проявлениями их доминантности, соподчинением и функциональным слиянием соседствующих рецепторных полей в реализации рефлекторных эффектов. Непреходящий вклад в представление о коре головного мозга как наиболее совершенно организованной нейрофизиологической структуре принадлежит В.М Бехтереву. И если Р. Декарт ввел термин «рефлекс» как эффект отражения, то В. М. Бехтерев предложил понятие сочетательных рефлексов, фактически прототип павловской концепции об условных рефлексах.
Ю. В. Тема нашей беседы лично для меня не чужда еще и потому, что в кругу моих научных увлечений преобладал интерес к феноменам высшей нервной деятельности. В 1975 г. в соавторстве с доктором биологических наук, профессором В. А. Трошихиным я опубликовал книгу «Що ми знаємо про себе?» о типах высшей нервной деятельности, эффектах и проявлениях сигнальных систем. (Кстати, в свое время Владимир Александрович Трошихин возглавлял лабораторию по изучению рефлекторных феноменов у собак, причем привлек его к этой работе сам И.П. Павлов.) В ходе написания этой книги, возникшей как продолжение моей диссертации о силе и подвижности нервных процессов, мы погружались в подробности исследований. Сильный и слабый типы нервной системы И.П. Павлов, делился своими данными В. А. Трошихин, идентифицировал как раз на собаках. Описали, например, нейрофизиологический портрет сильного, уравновешенного Томбуша в противоположность меланхолически слабой Умнице. Томбуш, опыты с которым проводила ученица Ивана Петровича Марья Капитоновна Петрова, справлялся с любыми рефлекторными вариациями, тонко различая градацию звуковых сигналов, предшествующих его пищевому рефлексу. Во время блокады Ленинграда, как и многие из 150 животных лаборатории, герой павловских опытов пес Томбуш, которому на то время было 15 лет, погиб от обессиливания и холода. Вскрытие не выявило патологических нарушений во внутренних органах, кроме их полного обезжиривания…
Знаменательно, что другой воспитанник академика, Н.И. Красногорский, на основе этих наблюдений предложил в 1935 г. классификацию типов высшей нервной деятельности у детей, базирующуюся на соотношении реакций коры и подкорковых узлов, изученном на животных. Обо всем этом мы с В. А. Трошихиным рассказали в нашей книге.
А. С. Интересное и неизвестное мне издание! Но вместе с тем концепция И.П. Павлова о нервной регуляции в организме, фетишизированная, но не им самим, а устроителями упомянутой в начале разговора сессии 1950 года, не охватывает, да и не может охватывать всей биологии, всей физиологической составляющей жизни высших животных и человека, ибо и гомеостаз, и внутренняя секреция, и истоки иммунитета достаточно автономны. Ведь неслучайно на страницах наших «Этюдов…» присутствуют А. А. Богомолец, С. П. Боткин, Р. Вирхов, Ш. Броун-Секар, Г. Гельмгольц, К. Гуфеланд, И. Земмельвейс, Л. Зильбер, К. Ландштейнер, И. И. Мечников, Л. Пастер, Ф. Г. Яновский, другие создатели внутренней медицины, иммунологии, эндокринологии, бактериологии.
Но на Павловской сессии все сводилось к неоспоримому ореолу великого ученого, а «шаг влево, шаг вправо» некоторых видных исследователей, вдруг объявленных ниспровергателями священных догм, с высокой трибуны объявлялся преступлением. Несколько институтов были разогнаны, сотрудники уволены или переведены в периферийные учреждения, а то и вовсе остались без работы. Вам, Юрий Григорьевич, довелось прикоснуться к первоисточникам и последствиям этой драмы. Мне кажется, что с этой реальностью не поспорит не один роман…
Ю.В. Вспомним, что Павловской сессии предшествовала состоявшаяся в 1948 г. сессия ВАСХНИЛ (Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина) во славу научного шарлатана в статусе академика, сталинского фаворита Т. Д. Лысенко. Вождь верил в аграрные псевдоуспехи своего любимца. Высказаться критически о беспомощности «лысенковщины» посмел на одном из совещаний Юрий Жданов, доктор, сын сталинского приближенного Андрея Жданова. И хотя Юрий Жданов был женат на Светлане Аллилуевой, дочери Сталина, тот расценил его поступок как невиданное своеволие. Отец и сын Ждановы вскоре сошли со сцены, а Лысенко остался на ней. Под режиссурой Трофима Денисовича и его приспешников прошли разгромные антинаучные мероприятия, на которых генетика была объявлена вне закона, а ученые-генетики уволены. И лишь затем Кремль затеял новую сессию – двух академий. Это был дьявольский сценарий, ведь самого И. П. Павлова уже 14 лет не было в живых, но его именем воспользовались научные инквизиторы, причем из той же классической павловской когорты!
А. С. Кто же согласился обрядиться в судейскую тогу?
Ю. В. Обвинителей с псевдонаучной фразеологией в адрес таких выдающихся ученых, как академики Л.А. Орбели, И.С. Бериташвили, П.К. Анохин, было несколько, но самыми рьяными оказались К.М. Быков, А.Г. Иванов-Смоленский, Э.Ш. Айрапетьянц. Особенно доставалось Л.А. Орбели, ближайшему сподвижнику И.П. Павлова. В стенограммах сессии сохранился текст двух его выступлений. В первом из них выдающийся ученый, всемирно известный руководитель Военно-медицинской академии в Ленинграде, категорически отрицал возведенную на него напраслину. Но спустя несколько дней во втором выступлении прозвучали нотки покаяния за некие ошибки. Нет сомнения, что в создавшейся обстановке у маститого ученого просто не было иного выхода, на него давили. Это даже в чем-то напоминает отречение Галилея под угрозами инквизиции!
А.С. И это легендарный Леон Абгарович Орбели, который в 1942-1946 гг. был вице-президентом АН СССР, академиком АМН СССР первого состава, создателем института эволюционной физиологии, где была открыта первая в мире лаборатория возрастной физиологии. Ему принадлежат учение об адаптационно-трофической функции симпатической нервной системы, обоснование новых представлений о функциях мозжечка. Лекции Л. А. Орбели по физиологии нервной системы переиздавались несколько раз. В нашей монографии мы воздаем ему должное.
По свойствам натуры и характера он был воистину героической личностью. В «Этюдах истории классической неврологии» о нем сказано так: «Бесстрашный и самоотверженный экспериментатор Леон Орбели окончил ВМА в 1904 г., после чего до 1920 г. работал в тесном сотрудничестве с Иваном Павловым в отделе физиологии института экспериментальной медицины. Начальный период научной деятельности Леона Абгаровича был посвящен изучению условных рефлексов со зрительного анализатора. Результатом исследований локализации механизмов замыкания условных рефлексов стал вывод, что эти рефлексы являются функцией проекционных зон коры больших полушарий».
Начиная с 1918 г. без малого 30 лет заведовал физиологическим отделением института имени П. Лесгафта, старейшего в России образовательного учреждения в области физического развития и воспитания. Параллельно шла преподавательская работа в качестве профессора кафедры физиологии в Первом Ленинградском медицинском институте и в ВМА. До 1950 г. семь лет он был начальником академии в звании генерал-полковника медицинской службы. Организаторский опыт был востребован и на посту директора физиологического института имени И.П. Павлова, а также института эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности (в Колтушах).
Как вспоминал профессор Д.И. Панченко, участвовавший в работах академика Орбели и сам воспроизводивший его эксперименты, в 1933 и 1938 годах Леон Абгарович провел на себе два опыта, едва не стоявшие ему жизни. В первом случае он находился в пневмокамере, где была создана разреженная атмосфера, по плотности соответствующая 12-километровой высоте. В результате он потерял сознание и пришел в себя лишь через 4 часа. Во втором случае на Черном море Леон Абгарович провел опыт по изучению условий нехватки кислорода, будучи изолированным в кабине подводной лодки. В обоих опытах исследователь запретил прекращать эксперимент до момента потери им сознания. Эти, а также другие исследования Л.А. Орбели заложили основы советской авиационной, космической и подводной медицины.
Ю. В. Ваш очерк сопровождают редкостные фотографии: на одной из них И. П. Павлов и Л. А. Орбели запечатлены с группой сотрудников и учеников на кафедре физиологии ВМА. На них со станка смотрит собака – союзник в опытах. На других снимках также почти ощутимо передаются обаяние и авторитет ученого.
И вот эти работы своего почитаемого учителя академик Константин Быков, также генерал медицинской службы, но в морском ведомстве, почти 30 лет проработавший в институте экспериментальной медицины, на данной сессии назидательно разносил. Вообще, происходил сокрушительный разгром павловской школы под видом ее укрепления. Лаборатория в Колтушах, например, была закрыта, сотрудники уволены, и мой учитель В. А. Трошихин с трудом обрел работу в Киеве благодаря поддержке директора института физиологии А. Ф. Макарченко…
Подвергся критике и крупнейший нейрофизиолог, академик АН СССР (с 1939 г.), физиолог и нейрофизиолог Иван Соломонович Бериташвили. Он окончил Петербургский университет, работал в лабораториях Н.Е. Введенского (г. Петербург), Р. Магнуса (Нидерланды), А.Ф. Самойлова (г. Казань); преподавал в университетах в Одессе и Тбилиси, создал учение о психонервной деятельности, положил начало исследованию механизмов поведения животных методом свободных движений, был один из пионеров отечественной электрофизиологии. На сессии И. С. Бериташвили также оказался неугоден, обвинялся в приверженности к «идеализму» и искажению учения Павлова.
А.С. В число «антипавловских смутьянов» попал, как известно, и Петр Кузьмич Анохин, оригинальнейший мыслитель в нейрофизиологии. В очерке о нем я пишу, что в 1950 г., уже в качестве директора Института физиологии АМН СССР, П. К. Анохин подвергся гонениям и был сослан на периферию, в Рязанский мединститут. В 1935 г. он выдвинул понятие функциональной системы как интегрального начала в нейрофизиологии. Можно добавить, что Петр Кузьмич являлся одним из основателей нейрокибернетики, раскрыл механизмы эмоций, памяти, сна, мотиваций, гетрохимизма синаптической мембраны. Его, пожалуй, можно назвать нейрофилософом. И эту выдающуюся личность также «предали анафеме» и фактически отправили в ссылку. А ведь он представлял новое поколение: сын неграмотных родителей стал академиком. С 1955 г. до конца жизни (1974) трудился в Первом ММИ имени И.М. Сеченова, где доработал свою теорию функциональных систем и системогенеза, написал ряд значимых монографий.
Ю.В. В очерке о Л. А. Орбели Вы упомянули о видном неврологе Д.И. Панченко. Я имел удовольствие неоднократно общаться с Дмитрием Ивановичем, бывать в его клинике и в домашнем кругу. В Вашей книге, по сути, схеме украинской неврологической школы, он представлен как наставник Ваших непосредственных учителей, Юрия Ивановича Головченко и Риммы Яковлевны Адаменко. Пожалуйста, несколько слов об этой интеллектуальной парадигме.
А. С. Если вкратце, то научное знамя Ж.-М. Шарко в нашем отечестве подхватили В.М. Бехтерев и И.П. Павлов, затем Б.С. Дойников, М.И. Аствацатуров из бехтеревской школы и Л.А. Орбели из павловской орбиты стали в ВМА наставниками Д.И. Панченко. Конечно же, это лишь часть из многообразия научных стволов и ветвей древа. Буквально несколько поколений отделяют нас от провидцев, развивших неврологию в самостоятельную дисциплину, открывших первые кафедры, клиники и лаборатории. Но как в то далекое время, все так же ценятся профессорские обходы, вдумчивые разборы историй больных, прекрасные учебники. В таком понимании Дмитрий Иванович – для меня немеркнущая фигура, его образ сияет в его учениках.
Уроженец Новгородки Кировоградской области, активный общественный новатор, он в 1930-х был зачислен в ВМА, здесь же стал адъюнктом и преподавателем. Докторскую диссертацию, защищенную в 1941 г., в 35 лет, Д. И. Панченко посвятил влиянию пониженного атмосферного давления на некоторые функции нервной системы. При этом кандидатом наук он стал лишь тремя годами ранее. Во время блокады Ленинграда продолжал работать в ВМА, был консультантом-неврологом Ленинградского фронта, затем главным невропатологом Северокавказского и 4-го Украинского фронта. Нельзя не вспомнить и о таком эпизоде. В 1941 г. в газете «Известия» была опубликована статья В. Каверина, автора романа «Два капитана», в которой рассказывалось о том, что во время пожара в клинике ВМА военврач III ранга Д.И. Панченко вынес из огня больше 20 раненых. Это был боевой подвиг милосердия.
В послевоенные годы Дмитрий Иванович трудился во Львовском медицинском институте, возглавлял кафедру нервных болезней и вуз (1950-1951). В этот период вышли его монографии «Спонтанная гангрена в неврологическом освещении» и «Регенерация нервных стволов в патологических условиях» (коллективный труд под его редакцией). С 1951 по 1978 год Д.И. Панченко в нынешней НМАПО руководил кафедрой неврологии, отличавшейся высочайшим научным и лабораторным уровнем. В течение 30 лет, с 1966-го по 1995-й, Д.И. Панченко был главным редактором старейшего клинического журнала «Врачебное дело». Он создал первый в мире клинико-экспериментальный комплекс «Биотрон», в котором можно было воссоздавать управляемые климатические параметры, способствующие скорейшей реабилитации при синдромах гипертонии, а также полинейропатиях, нейрососудистых поражениях, менингоэнцефалите. Он описал синдром сочетанного поражения сосудов головного мозга, сердца и нижних конечностей, предложил квоты для выявления пареза. Это была первая в мире лечебница с программированием микроклимата.
Ю.В. Я помню уютные палаты «Биотрона», совершенно необычной клиники, куда можно было попасть лишь через атмосферные шлюзования наподобие отсеков подводной лодки. Не раз ощущал гостеприимство Дмитрия Ивановича в его квартире на углу улиц Б. Хмельницкого и Н. Лысенко. История приглашения Л. А. Орбели была такой. После разгромной сессии 1950 года крупнейший физиолог, которому было уже за 70, оказался незаслуженно забыт. Дмитрий Иванович в 1954 г. пригласил его в Киев. Леон Абгарович посетил клинику Д.И. Панченко, выступил на заседании общества неврологов, осмотрел прекрасный город, уехал, как говорится, с обновленными душой и сердцем. Несомненно, это был замечательный поступок со стороны Дмитрия Ивановича.
А.С. И ведь, откровенно говоря, ныне редко поступают так в отношении предшественников, да и вообще педагогов в «третьем возрасте». Что касается основного содержания наших «Этюдов…», они, мне кажется, должны напоминать: средства нельзя оправдывать карьерными целями. Пусть К.М. Быков и получил в том же 1950 г. Золотую медаль И.П. Павлова, а затем и вовсе была учреждена научная премия имени К.М. Быкова, история все расставила по местам, в конечном итоге истина восторжествовала.
Ю. В. Увы, и в Киеве этот «воитель» запомнился в отрицательном смысле. После смерти в 1946 г. А. А. Богомольца его выдающееся учение о физиологической системе соединительной ткани было объявлено «антипавловским». Академик К.М. Быков был направлен в Украину, и школе А. А. Богомольца угрожал разгром. Положение спас, как мне рассказывал Олег Александрович Богомолец, сын академика А. А. Богомольца, сотрудник института, пробившийся к секретарю ЦК КП(б)У Л. Мельникову, недавнему президенту АН УССР, и К.М. Быков был вынужден смягчить обвинения. Случалось и такое…
В заключение, мне думается, стоит подчеркнуть мотивации этой публикации. Она как бы соответствует завету М.А. Булгакова: «Чтобы знали, чтобы знали»…
Подготовил Юрий Виленский
Медична газета «Здоров’я України 21 сторіччя» № 3 (424), лютий 2018 р.